Дарница была рабочим поселком сейчас же за Днепром, напротив Киево-Печерской Лавры, и название ее имеет корнем хорошее слово «дар».
Darnitsa was a workers' settlement just across the Dnieper, opposite the Kyiv-Pechersk Lavra, and its name has the good word "dar" as its root.
В СССР очень мало кто из поклонников бравого солдата Швейка знает, что существует продолжение бессмертной книги Гашека, написанное его другом Карелом Ванеком. Единственный перевод, который я смог отыскать, успел выйти в 1932 году в Минске, на белорусском языке. Бравый солдат Швейк попадает в русский плен и оказывается под Киевом, в Дарнице. Именно там в первую мировую войну существовал гигантский лагерь военнопленных, и выглядел он так:
In the USSR, very few fans of the good soldier Schweik know that there is a continuation of Hasek's immortal book, written by his friend Karel Vanek. The only translation that I could find was published in 1932 in Minsk, in the Belarusian language. The brave soldier Schweik is captured by the Russians and ends up near Kyiv, in Darnitsa. It was there that during the First World War there was a giant prisoner of war camp, and it looked like this:
«Сколько видел глаз — были пленные. Одни лежали под деревьями с тупым выражением замордованных животных, другие сидели на ранцах, наполовину пустых, или сбивались в плотные кучки и толпились вокруг котлов, от которых русские солдаты отгоняли их палицами. Наконец, были и такие, которые ползая на четвереньках, щипали жиденькую траву и с комическим выражением жадности, дикого голода и отвращения клали ее в рот.
“As far as the eye could see, there were prisoners. Some lay under the trees with a dull expression of muzzled animals, others sat on satchels, half empty, or huddled together in dense heaps and crowded around the boilers, from which the Russian soldiers drove them away with clubs. Finally, there were those who, crawling on all fours, nibbled thin grass and, with a comical expression of greed, wild hunger and disgust, put it in their mouths.
Кому довелось хоть один день побыть в Дарнице, тот делался на всю жизнь самым ярым антимилитаристом... От 80 до 100 человек умирало там ежедневно от голода и истощения». Далее Карел Ванек с мрачным юмором описывает сцену дикой схватки у котла с кашей, когда какой-то австрияк под напором толпы упал в кашу и сварился. Тогда русская охрана разогнала дубинами пленных, извлекла австрийца, толпа набросилась на котел — и через несколько минут он был чист, лишь на дне лежала фуражка злосчастного австрияка, вылизанная до последней крупинки.
Anyone who happened to stay at least one day in Darnitsa became the most ardent anti-militarist for life ... From 80 to 100 people died there daily from hunger and exhaustion. Further, Karel Vanek describes with gloomy humor the scene of a wild fight at the cauldron with porridge, when some Austrian fell into the porridge under the pressure of the crowd and boiled. Then the Russian guards dispersed the prisoners with clubs, removed the Austrian, the crowd attacked the boiler - and in a few minutes it was clean, only at the bottom lay the cap of the ill-fated Austrian, licked to the last grain.
Если правильно утверждение, что история движется по спирали, повторяя те же точки, но на новом уровне, то к Дарнице это подходит. О ее истории немцы, понятия не имели и Ванека не читали, но устроили точно на том же самом месте один из самых грандиозных лагерей военнопленных. Только на этот раз в лагере сидели русские, а дубинами размахивали немцы и австрияки.
If the statement is correct that history moves in a spiral, repeating the same points, but at a new level, then this is suitable for Darnitsa. The Germans had no idea about its history and did not read Vanek, but they set up one of the most grandiose prisoner-of-war camps in exactly the same place. Only this time the Russians were in the camp, and the Germans and Austrians brandished clubs.
Спиральный цикл Дарницы составил ровно 25 лет, точка повторилась действительно на уровне новом: теперь в лагере травы вообще не осталось, и ежедневно умирали не сотни, а тысячи.
The spiral cycle of Darnitsa was exactly 25 years, the point was repeated really at a new level: now there was no grass left in the camp at all, and not hundreds, but thousands died every day.
Окруженные части Юго-Западного фронта сперва имели задание обороняться в Киеве до последнего. Потом они получили приказ Сталина оставить Киев и прорываться на восток. Они вышли из Киева по мостам через Днепр в Дарницу, и там, на левом берегу их косили с земли и с воздуха, перемалывали, рассеивали и брали в плен. Защищавшая центр Украины огромная армия перестала существовать.
The encircled units of the Southwestern Front were initially tasked with defending themselves in Kyiv to the last. Then they received an order from Stalin to leave Kyiv and break through to the east. They left Kyiv along the bridges across the Dnieper to Darnitsa, and there, on the left bank, they were mowed down from the ground and from the air, crushed, dispersed and taken prisoner. The huge army that defended the center of Ukraine ceased to exist.
Тогда немцы в Дарнице обнесли колючей проволокой громадную территорию, загнали туда первые 60.000 пленных и потом каждый день пригоняли многотысячные партии.
Then the Germans in Darnitsa surrounded a huge territory with barbed wire, drove the first 60,000 prisoners there, and then every day drove thousands of parties.
Василий был в числе первых. Их прогнали через ворота и предоставили самим себе.
Vasily was among the first. They were driven through the gate and left to their own devices.
При входе, однако, отобрали командиров, политруков и евреев, каких удалось выявить, и поместили за отдельной загородкой, образовав как бы лагерь в лагере. Многие из них были тяжелораненые, их заносили и клали на землю. Эта загородка была под усиленной охраной.
At the entrance, however, they selected the commanders, political officers and Jews, whom they managed to identify, and placed them behind a separate fence, forming, as it were, a camp within the camp. Many of them were seriously wounded, they were carried and laid on the ground. This fence was heavily guarded.
Огромные массы людей сидели, спали, бродили, ожидая чего-то. Есть ничего не давали.
Huge masses of people sat, slept, wandered, waiting for something. There is nothing given.
Постепенно они стали рвать траву, добывать корешки, а воду пили из луж. Через несколько дней травы не осталось, лагерь превратился в голый выбитый плац.
Gradually, they began to tear grass, extract roots, and drank water from puddles. A few days later there was no grass left, the camp turned into a bare, beaten-out parade ground.
По ночам было холодно. Все более теряющие облик люди, замерзая, сбивались в кучи: один клал голову на колени другому, ему на колени клал голову следующий и так далее, пока не получался тесный клубок. Утром, когда он начинал шевелиться и расползаться, на месте оставались несколько умерших за ночь.
It was cold at night. More and more losing their appearance, people, freezing, huddled together: one laid his head on the knees of another, the next laid his head on his knees, and so on, until a tight ball was obtained. In the morning, when he began to move and spread, several dead remained in place during the night.
Но вот немцы устроили котлы и стали варить свеклу — ее брали прямо за оградой, вокруг были большие колхозные поля с неубранной свеклой и картошкой, и если бы кого-нибудь это интересовало, пленных можно было бы кормить доотвала. Но, видимо, мор голодом был запланирован.
But then the Germans set up boilers and began to cook beets - they took them right outside the fence, there were large collective farm fields around with unharvested beets and potatoes, and if anyone was interested, the prisoners could be fed to the full. But, apparently, the famine was planned.
Каждому пленному полагался на день один черпак свекольной баланды. Ослабевших от голода пленных палками и криками заставляли становиться в очередь, и затем к котлу надо было ползти на локтях и коленках. Это было придумано, чтобы «контролировать подход к котлам».
Each prisoner relied on one scoop of beet soup for a day. Weakened from hunger, the captives were forced to line up with sticks and shouts, and then they had to crawl to the cauldron on elbows and knees. This was devised to "control the approach to the boilers".
Командирам, политрукам и евреям, находившимся во внутренней загородке, не давали ничего. Они перепахали всю землю и съели всё, что можно. На пятый — шестой день они грызли свои ремни и обувь. К восьмому — девятому дню часть их умирала, а остальные были, как полупомешанные. Дню к двенадцатому оставались единицы, безумные, с мутными, глазами, они обгрызали и жевали ногти, искали в рубахах вшей и клали их в рот. Наиболее живучими оказывались евреи, иные и через две недели еще шевелились, а командиры и политруки умирали раньше, и страшна была их смерть.
The commanders, political officers and Jews who were in the inner fence were not given anything. They plowed all the land and ate everything they could. On the fifth or sixth day they gnawed at their belts and shoes. By the eighth or ninth day, some of them were dying, and the rest were like half-mad. By the twelfth day, only a few remained, crazy, with cloudy eyes, they bit and chewed their nails, looked for lice in their shirts and put them in their mouths. Jews turned out to be the most tenacious, some were still moving after two weeks, and commanders and political officers died earlier, and their death was terrible.
— А мы тут же рядом ходим, — говорил Василий, — смотрим, голодные, озверевшие сами, смотреть невозможно, как они там за проволокой сидят, ничего уже не соображают, и часовой с автоматом стоит — следит, чтоб ничего им не бросили.
- And we immediately walk nearby, - said Vasily, - we look, hungry, brutalized ourselves, it’s impossible to watch how they are sitting there behind the wire, they don’t understand anything, and the sentry with a machine gun is standing - making sure that nothing is thrown to them.
Слух о лагере разнесся сразу.
Word of the camp quickly spread.
И вот из Киева, из сел потянулись в Дарницу женщины искать своих. Целые вереницы их шли по дорогам, с кошелками, с узелками передач.
And from Kyiv, from the villages, women rushed to Darnitsa to look for their own. Entire strings of them walked along the roads, with wallets, with bundles of gear.
Вначале была путаница и непоследовательность: если женщина находила своего мужа, его иногда отпускали, а иногда нет. Потом перестали отпускать.
At first there was confusion and inconsistency: if a woman found her husband, he was sometimes released, and sometimes not. Then they stopped letting go.
Передачи немцы принимали, но сперва заносили их в дежурку, где отбирали всё лучшее, а то и вообще всё. Поэтому женщины старались нести просто картошку, морковь или заплесневелый хлеб. Пытались сами бросать через проволоку, но охрана кричала и стреляла.
The Germans accepted the programs, but first they brought them to the duty room, where they selected all the best, or even everything. Therefore, women tried to carry just potatoes, carrots or moldy bread. They tried to throw themselves through the wire, but the guards shouted and fired.
Большинство передач были безадресными: не обнаружив мужа, женщина все равно отдавала корзинку, не нести же ее обратно, когда вдоль проволоки стоят ряды полубезумных скелетов. Но если адресат и был, охранники никогда не вручали передачу ему. Просто выносили из дежурки, кричали: «Хлеб! Хлеб!» — и бросали на землю. Толпа валила, накидывалась — оголодавшие люди дрались, вырывали хлеб друг у друга, а охранники стояли и хохотали.
Most of the transmissions were unaddressed: not finding her husband, the woman still gave the basket away, but you can’t carry it back when rows of half-mad skeletons line the wire. But if there was an addressee, the guards never handed the package to him. They just carried them out of the duty room, shouting: “Bread! Bread!" - and thrown to the ground. The crowd fell, attacked - starving people fought, snatched bread from each other, and the guards stood and laughed.
Прибыли корреспонденты и накрутили эти сцены на пленку. Я потом сам видел в немецких журналах фотографии из Дарницы — жутких, босых, заросших людей, и подписи были такие: «Русский солдат Иван, такими солдатами Советы хотят отстоять свое разваливающееся государство».
Correspondents arrived and wound these scenes on film. Later I myself saw photographs from Darnitsa in German magazines - creepy, barefoot, overgrown people, and the captions were: "Russian soldier Ivan, the Soviets want to defend their crumbling state with such soldiers."
Вскоре такое развлечение приелось охране. Они стали разнообразить его. Выносили из дежурки корзину, кричали: «Хлеб! Хлеб!» — и затем объявляли, что всякий, кто без команды притронется, будет убит. Толпа стояла, не двигаясь. Поговорив и покурив, конвоиры поворачивались и уходили. Тут пленные кидались на корзину, но охрана оборачивалась и строчила из автоматов. Десятки убитых оставались на земле, толпа шарахалась назад, и так эта игра тянулась, пока немцы не объявляли, что хлеб можно брать.
Soon such entertainment became pleasing to the guards. They began to diversify it. They took out a basket from the duty room, shouted: “Bread! Bread!" - and then they announced that anyone who touched without a command would be killed. The crowd stood still. After talking and smoking, the guards turned and left. Here the prisoners rushed to the basket, but the guards turned around and scribbled from machine guns. Dozens of the dead remained on the ground, the crowd shied back, and so this game dragged on until the Germans announced that bread could be taken.
— Я кидался со всеми, — говорил Василий. — Там ничего не соображаешь: видишь хлеб и кидаешься, не думаешь, что убьют; только когда видишь, что вокруг валятся, — доходит... Отхлынем назад, стоим, облизываемся, смотрим на этот хлебушек. Позволили — тут уж бросались, вырывали у мертвых из зубов, пальцем изо рта выковыривали... Мы все там были — не люди.
“I rushed with everyone,” Vasily said. “You don’t understand anything there: you see bread and throw yourself, you don’t think that they will kill you; only when you see that they are falling around, it comes ... Let's step back, stand, lick our lips, look at this bread. If they allowed it, they rushed about, pulled it out of the teeth of the dead, pulled it out of the mouth with a finger ... We were all there - not people.
Среди охранников был фельдфебель по фамилии Бицер, страстный охотник. Он выходил с малокалиберной винтовкой и охотился в самом лагере. Он был отличный снайпер: стрелял в какого-нибудь воробья, потом моментально поворачивался и стрелял в пленного. Раз — по воробью, раз — по пленному, и попадал точно в обоих. Иногда Бицер застреливал десятка два-три пленных в день. Когда он выходил на охоту, все кидались по углам.
Among the guards was a sergeant major named Bitzer, a passionate hunter. He went out with a small-caliber rifle and hunted in the camp itself. He was an excellent sniper: he shot at some sparrow, then instantly turned around and shot at a prisoner. Once - on a sparrow, once - on a prisoner, and hit exactly in both. Sometimes Bitzer shot two or three dozen prisoners a day. When he went hunting, everyone rushed to the corners.
Василий потерял счет дням и всякое представление о времени. Он признавался, что выжил благодаря тому, что ходил на помойную яму у немецкой кухни. Там копошилась толпа, выискивая картофельные лушпайки, луковичную кожуру. Немцы и здесь фотографировали, смеялись: «Рус свинья».
Vasily lost count of days and any idea of time. He admitted that he survived due to the fact that he went to the garbage pit near the German kitchen. There was a crowd scurrying about, looking for potato lush rations, onion skins. The Germans took pictures here too, laughed: "Rus is a pig."
Потом начал создаваться какой-то режим. Стали гонять на работу. В шесть часов утра били в рельс, толпы валили из бараков (их постепенно выстроили), унтер-офицеры отбирали в рабочие команды людей и вели их засыпать рвы, чинить дороги, разбирать развалины. Команда никогда не возвращалась целиком: падавших от голода, плохо работавших или пытавшихся бежать пристреливали, и бывало, что выходило сто, а возвращалось десять.
Then some kind of regime began to be created. They started driving to work. At six o'clock in the morning they hit the rail, crowds poured out of the barracks (they were gradually built up), non-commissioned officers selected people into work teams and led them to fill up ditches, repair roads, and dismantle the ruins. The team never returned in its entirety: those who fell from hunger, did not work well or tried to escape were shot, and it happened that a hundred came out and ten returned.
Из самих же пленных создали лагерную полицию. Начальником ее стал бывший старший лейтенант Тищенко Константин Михайлович. Этот начальник из «своих» оказался страшнее немцев. Многих он забил палками до смерти, заставлял часами ползать и приседать, пока люди не теряли сознание, и один уже зычный его голос наводил ужас на весь лагерь.
From the prisoners themselves, they created the camp police. The former senior lieutenant Tishchenko Konstantin Mikhailovich became its head. This chief of "his" turned out to be worse than the Germans. He beat many to death with sticks, forced them to crawl and squat for hours until people lost consciousness, and his already loud voice terrified the entire camp.
Пленные писали записки, оборачивали ими камни и бросали через проволоку. Женщины, постоянно толпившиеся вокруг лагеря, подбирали и разносили эти записки по всей Украине. Содержание было всегда одно: «Я в Дарнице, принесите картошки, возьмите документы, попытайтесь выручить». И адрес.
The prisoners wrote notes, wrapped stones around them and threw them through the wire. Women who constantly crowded around the camp picked up and carried these notes throughout Ukraine. The content was always the same: "I'm in Darnitsa, bring potatoes, take documents, try to help out." And the address.
Эти записки ходили из рук в руки. Ходили по базару бабы и выкрикивали: «Кто тут из Иванкова? Возьмите записку!» Если из Иванкова никого не было, передавали в Демидов, оттуда в Дымер и так далее, пока она не добиралась по адресу.
These notes passed from hand to hand. Women walked around the bazaar and shouted: “Who is here from Ivankov? Take the note!" If there was no one from Ivankov, they were transferred to Demidov, from there to Dymer, and so on, until she got to the address.
Сколько раз я сам передавал их дальше — замусоленные, истертые, так что некоторые приходилось обводить чернилами.
How many times have I passed them on myself - soiled, worn, so that some had to be outlined in ink.
Народная эта почта действовала безотказно, и не было такой души, которая бы выбросила или поленилась доставить записку.
The people's mail operated without fail, and there was no such soul who would have thrown it away or been too lazy to deliver a note.
Получив записку, родные, жены, матери, конечно, спешили в Дарницу, но далеко не всегда заставали писавшего в живых, а если и заставали, то что они могли сделать?
Having received the note, relatives, wives, mothers, of course, hurried to Darnitsa, but they did not always catch the writer alive, and if they did, what could they do?
Василий ходил на работы, зарывал умерших у проволоки, и вот они с одним киевлянином присмотрели удобное место, приготовили железную полоску, выбрались ночью из барака и стали делать подкоп.
Vasily went to work, buried the dead at the wire, and so he and one Kyivite looked after a convenient place, prepared an iron strip, got out of the barracks at night and began to dig.
Они обсыпали друг друга песком, чтобы быть незаметнее. Работали в таком месте, куда прожектор доставал слабее всего.
They sprinkled each other with sand to be inconspicuous. We worked in a place where the searchlight reached the weakest.
Конечно, они все равно были, как на ладони, особенно когда пролезли первый ряд проволоки и оказались на взрыхленной земле.
Of course, they were still in full view, especially when they climbed through the first row of wire and ended up on loosened earth.
— Я дрожал, как сумасшедший, — рассказывал Василий. — Понимаю, что надо осторожно, а сам кидаюсь. Вижу, уже могу протиснуться — гимнастерка трещит, по спине колючки дерут, пролез и дал деру! Оглядываюсь — напарника нет, соображаю, что он пошире меня в плечах, застрял, должно быть. И тут они чесанули...
“I was trembling like crazy,” Vasily said. - I understand that I need to be careful, but I rush myself. I see, I can already squeeze through - the tunic is cracking, the thorns are tearing on the back, I crawled through and gave a tear! I look around - there is no partner, I realize that he is wider in the shoulders than me, he must be stuck. And then they scratched...
В общем, я передаю всё так, как рассказывал Василий. Товарищ его погиб: видно, он не мог быстро пролезть, стал копаться, и его заметили. Возможно охрана решила, что пытался бежать только он один, или не захотела гнаться и рыскать в темном поле. Василий слышал, как они голготали и ругались, а сам уходил дальше.
In general, I convey everything as Vasily told. His comrade was killed: apparently, he could not quickly climb through, began to dig, and they noticed him. Perhaps the guards decided that he was the only one trying to escape, or they did not want to chase and prowl in a dark field. Vasily heard how they babbled and cursed, and he himself went further.
Наконец, он добрался до картофельного поля. Земля сверху уже подмерзла. Василий стал ногтями разрывать землю, добывать картофелины и грызть их вместе с землей. Он понимал, что надо уходить и уходить, но не мог сперва не наесться. Потом сделал следующую глупость: поднялся во весь рост и побежал. Не помнил, сколько бежал и брел, забился в какую-то яму и забросался ботвой.
Finally, he reached the potato field. The ground above is already frozen. Vasily began to tear the ground with his nails, get potatoes and gnaw them along with the ground. He understood that he had to leave and leave, but at first he could not help but eat. Then he did the following stupidity: he got up to his full height and ran. He did not remember how long he ran and wandered, hid in some kind of hole and threw himself on tops.
Двое суток он провел в полях, как зверь, обходя деревни, питаясь картошкой и свеклой — лучшей еды ему и не надо было.
He spent two days in the fields like a beast, going around the villages, eating potatoes and beets - he didn’t need better food.
Набрел на поле боя. Гнили трупы, валялось снаряжение, оружие. Кто-то уже помародерствовал здесь: убитые были без сапог, с вывернутыми карманами или вовсе раздетые. Василий тоже помародерствовал: подобрал себе одежду поцелее, вооружился пистолетом. В лесочке бродил вороной конь с подбитой ногой, Василий поймал его, сел верхом и двинулся дальше. Увидел в овраге двухколесную фуру запряг в нее вороного и поехал на фуре.
Came across the battlefield. Corpses were rotting, equipment and weapons were lying around. Someone has already looted here: the dead were without boots, with their pockets turned inside out, or completely undressed. Vasily also looted: he picked up clothes that were safer for him, armed himself with a pistol. A black horse with a broken leg wandered in the woods, Vasily caught him, sat on horseback and moved on. I saw a two-wheeled wagon in a ravine, harnessed a black to it and drove off on a wagon.
Наконец он отважился заехать на хутор. Бабы накормили его и дали штатскую одежду. Поглядел на себя в зеркало — старик с бородой, изможденный и оборванный.
Finally he dared to visit the farm. The women fed him and gave him civilian clothes. He looked at himself in the mirror - an old man with a beard, haggard and ragged.
Бабы советовали уходить куда угодно, только не оставаться в этих местах: немцы все еще рыскали, охотясь за пленными. Погибший напарник много рассказывал ему о семье в Киеве, и адрес Василий помнил. Он подумал, что в большом городе среди людей можно затеряться.
The women advised to go anywhere, just not to stay in these places: the Germans were still prowling, hunting for prisoners. The deceased partner told him a lot about the family in Kyiv, and Vasily remembered the address. He thought that in a big city one could get lost among the people.
Он не посмел ехать по большим дорогам, а долго плутал проселками, пока не выехал к Днепру. Поехал вдоль него, подумывая уже бросить коня и фуру, самому переправляться вплавь, как вдруг нашел паром. За перевоз заплатил пистолетом, который в Киеве ему был ни к чему.
He did not dare to go along the main roads, but wandered along country roads for a long time until he left for the Dnieper. I rode along it, already thinking of abandoning my horse and wagon, and swimming across it myself, when I suddenly found a ferry. He paid for the transportation with a pistol, which he did not need in Kyiv.
Судьба берегла его. До самого Киева он не видел ни одного немца, осмелел и понял, что они ходят группами, соединениями и целыми армиями по определенным дорогам, а земля-то вообще велика, и на ней есть места, чтобы спасаться.
Fate took care of him. Until Kyiv itself, he did not see a single German, grew bolder and realized that they walk in groups, formations and whole armies along certain roads, and the earth is generally large, and there are places on it to escape.
В Киев он въехал совсем храбро. Тогда стариков на подводах было так много, что никто не обращал на него внимания.
He entered Kyiv quite bravely. Then there were so many old people on carts that no one paid attention to him.
Он приехал по адресу, а дом сгорел: это было у Крещатика.
He arrived at the address, and the house burned down: it was near Khreshchatyk.
Василий деловито проехал через весь город, а когда очутился на Куреневке, уже не знал, что делать дальше. Увидел за забором мою бабку, попросился переночевать, и бабка велела мне открыть ворота. Когда он рассказал, кто он и откуда, бабка потрясенно перекрестилась:
Vasily busily drove through the whole city, and when he found himself on Kurenevka, he no longer knew what to do next. I saw my grandmother behind the fence, asked to spend the night, and my grandmother told me to open the gate. When he told who he was and where he came from, the grandmother crossed herself in shock:
— Ты пришел с того света...
You came from the other world...
Впоследствии расследованиями установлено, что в Дарницком лагере погибло 68.000 человек. Подобные лагеря были в Славуте, в самом Киеве на Керосинной и т. д. [Ни с какими пленными любой другой страны немцы не обращались так бесчеловечно, как с пленными Советского Союза. Эти люди оказались без всякой защиты, или хотя бы какой-нибудь формальной помощи международного Красного Креста, потому что Сталин поставил Советский Союз вне сферы его действия.]
Subsequently, investigations established that 68,000 people died in the Darnitsa camp. There were similar camps in Slavuta, in Kyiv itself on Kerosinnaya, etc. [The Germans did not treat any prisoners of any other country so inhumanly as they treated the prisoners of the Soviet Union. These people found themselves without any protection, or at least any formal help from the international Red Cross, because Stalin put the Soviet Union out of his sphere of influence.]
Пытаясь определить дальнейшую судьбу администрации Дарницкого лагеря, я обнаружил, что ни по одному процессу никто из них, в том числе и Бицер, не проходил.
Trying to determine the future fate of the administration of the Darnitsa camp, I discovered that none of them, including Bitser, went through any process.
[Но еще поразительнее была судьба советских пленных после разгрома Германии. По приказу Сталина всех, кто не умер в немецком плену, арестовывали и отправляли в Сибирь. Из немецких концлагерей — в советские.]
[But even more striking was the fate of the Soviet prisoners after the defeat of Germany. By order of Stalin, everyone who did not die in German captivity was arrested and sent to Siberia. From German concentration camps to Soviet ones.]
НАПОМИНАНИЕ. Пожалуйста, оторвитесь на секунду, откройте самое начало этой книги и освежите в памяти первую строку вступительной главы «Пепел».
REMINDER. Please take a moment to open up to the very beginning of this book and brush up on the first line of the opening chapter, Ashes.